Юлька. История одной деревенской девочки, которая решила жить по-своему

Она никогда не мечтала ни о большом городе, ни о сцене, ни о белом платье с фатой. С самого детства Юлька только и хотела — чтобы её никто не трогал. Не лез в душу, не спрашивал, чего она хочет. А главное — не смотрел на неё так, как смотрели после той зимы в девятом классе. Тогда ей было всего пятнадцать.

Проезжий перекупщик мяса — сорокалетний, с лысиной и золотой цепью — остановился у магазина. Предлагал мясо по цене ниже, чем в райцентре. Люди тянулись к нему, как мухи на мёд, а он выбирал, кому улыбнуться, кому кивнуть, кому — подмигнуть. Юлька как раз шла мимо, после школы. Пуховик старенький, на голове вязаная шапка, сапоги на резиновой подошве. И всё равно он глянул так, что внутри у неё всё сжалось. А потом предложил подвезти.

На складе, что стоял пустым с девяностых, не было ни свидетелей, ни помощи. Юлька сначала кричала, потом просто замерла, как заяц, которого поймала лиса. Он ушёл быстро, оставив её среди рваных мешков и гнилых досок. А вечером к ним во двор въехала новенькая « десятка ». Красная, блестящая, как игрушка. Родители молчали, когда соседи приходили спросить, откуда машина. Через неделю Юльку больше не видели в школе.

Стыд — это когда тебя делают виноватой за чужую вину.

Мать Юльки больше не смотрела ей в глаза. Отец говорил грубо и коротко. Дома царила тишина, которая была хуже криков. Они забрали заявление из милиции, а потом сделали вид, будто ничего не случилось. Юлька жила рядом с ними, но будто за стенкой из стекла. Она молча мыла полы, варила щи, кормила скотину. Потом ей разрешили сдать экзамены экстерном, выдали аттестат — просто чтобы уже отвязалась. И она ушла — в другой дом, к другому человеку. К тому, кто предложил первое, что было похоже на выход.

Анатолий жил по соседству, но всегда был « не от мира сего ». Тихий, хмурый, с колючими глазами и шрамом на щеке. Сидел пять лет — за что, никто точно не знал. Когда вернулся, предложил Юльке пожениться. Без цветов, без загса — просто сказал: « Будешь жить со мной? ». Она согласилась. Не потому, что любила, а потому что хотела уйти. Анатолий не бил её. Только пил. Много. Часто. И всё повторял, глядя в потолок:

— Надо пацана. Родишь мне пацана — всё будет иначе.

Но ничего не менялось. Утром он уходил на рыбалку, приносил мелких карасей, которых Юлька жарила в муке — чтобы можно было есть вместе с косточками. Иногда он смотрел на неё с каким-то странным вниманием, как будто искал в ней что-то, что давно потерял.

Когда Анатолий утонул, Юлька плакала. Но не из-за горя. Из-за облегчения.

Тело нашли через два дня, в камышах у пруда. Утонул по пьянке. Соседи говорили, что Юльке не повезло: вдова в двадцать лет. А она стояла у окна и смотрела, как гроб грузят в «буханку». Потом вернулась в дом — уже свой, наконец-то — и закрыла дверь.

С тех пор она стала хозяйкой своей жизни. Работала в коровнике, вставала в пять утра, доила коров, ругалась с зоотехником, но не жаловалась. Сама себе на уме. Раз в месяц ходила в магазин — с авансом или зарплатой. Покупала сахар, муку, крупу — много, чтобы не бегать по мелочи. Носила всё сама, в несколько заходов. На автобус не садилась. На чью-то машину — тем более.

Особенно — на ту, которую подарили за её молчание.

Отец не раз предлагал подвезти. «Давай, я тебя отвезу», — говорил, будто ничего не случилось. Юлька отворачивалась. Иногда мать перекрикивала забор:

— Эгоистка! Родителям помочь не хочешь, брату с женой мешаешь!

Брат, Егор, привёз жену из соседней деревни. Милая, тихая девка. Беременная. Мать говорила, что Юлькин дом надо отдать им, а самой ей — вернуться «в родное гнездо». Юлька молчала. Она знала: никуда не вернётся. Ни в дом, где молчание тяжелее побоев, ни к тем, кто однажды променял её на машину.

Однажды она возвращалась из магазина — сумки тянули руки к земле.

Она шла медленно, по просёлочной дороге. Поздняя осень, слякоть, ветер срывает с деревьев последние листья. Машина сзади остановилась. Юлька не обернулась. Подумала: отец. Опять будет предлагать довезти. Но это был не он.

— Садись, подвезу, — сказал голос.

Она обернулась. Митька. Одноклассник. Тот, что сидел на последней парте, всегда ел конфеты на уроках и смеялся, как будто ничего не воспринимал всерьёз. Они не виделись с ним три года, может больше. А он — тот же: лукавые глаза, руки в карманах, широкая улыбка.

Юлька покачала головой. Тогда он заглушил мотор, подошёл, молча взял у неё одну сумку и пошёл рядом. Они шли молча. Только рядом. Без слов.

С этого всё и началось.

Потом он начал заглядывать. То картошку принесёт, то банку варенья от матери. То просто: «Может, чаю попьём?». Он не лез, не расспрашивал, не жалел. И не смотрел на неё тем взглядом. Просто был. Сидел на табуретке, пил чай и рассказывал, как уехал работать на стройку, потом вернулся. Юльке с ним было легко. Впервые за много лет — по-настоящему легко.

Они не спешили. Никаких признаний, клятв, страстей. Просто ходил. Просто был рядом. Через несколько месяцев он остался ночевать. Просто — остался. И так началась новая глава.

Юлька изменилась. Она снова стала смеяться. Перестала вздрагивать от звуков машины. Позволила себе купить новые сапоги. Стала варить борщи с мясом. Завела цветы на окне.

А потом пришла мать. Впервые за несколько лет — не кричать, не упрекать. Села на лавку у крыльца, молча. Смотрела, как Юлька кормит кур. Потом сказала:

— Может, мы всё неправильно тогда сделали. Я… — и замолчала.

Юлька не ответила. Не простила. Но и не прогнала. Просто вернулась в дом и закрыла за собой дверь.

Прошлое нельзя вычеркнуть. Но можно жить дальше.

Сейчас у неё — своя жизнь. Не идеальная, не сказочная. Просто честная. В доме тепло, на столе — хлеб, рядом — человек, который не предал. И Юлька — не девочка, которую сломали. Она — женщина, которая выжила. И осталась собой.

Эпилог. Весна в сердце

Зима выдалась долгая. Снег лежал до самой середины апреля, и каждый день казался одинаковым: коровы, печка, снег, чайник, собака у крыльца. Митька работал на пилораме, приходил уставший, но всё равно приносил домой тепло — не огонь, не слова, а именно тепло. Такое, от которого перестают мёрзнуть руки.

Юлька вставала рано. Привычка. Даже если не надо — всё равно вставала. Иногда сидела у окна и просто смотрела, как с крыш капает. Капли, как бусинки, падали в лужи, и внутри неё — тоже что-то капало, растапливалось, отпускало.

Однажды она почувствовала то, чего не ожидала. Тошнота по утрам. Сонливость. Потом — задержка. Она пошла в ФАП, как всегда — не спеша, без ожиданий. Фельдшерша посмотрела, улыбнулась:

— Ну, поздравляю, мамаша.

Юлька шла домой молча. Слово « мама » резонировало в ней, как колокол. Она боялась. Не боли, не родов. Боялась, что не сможет. Что не будет такой, какой должна быть мать. Что повторит ту ошибку, которую совершили с ней.

Вечером сказала Митьке:

— Я беременна.

Он долго молчал. Потом подошёл, сел рядом и обнял.

— Значит, будем жить дальше, — тихо сказал он.

Она расплакалась. Впервые — от счастья.

Беременность была непростой. Давление, страхи, боль в спине. Но Юлька справлялась. Митька строил детскую кроватку, сам строгал доски, красил, прикручивал. Говорил: «Мальчишка будет — с собой на рыбалку возьму. Девочка — так вообще пропадём». Он смеялся, а она смотрела на него и думала: неужели так бывает? После всего, что было — вот так, просто, счастливо?

Родила она в июле. На рассвете. Девочку. Маленькую, как кулачок, с тоненькими пальцами и тёмными глазами. Юлька боялась взять её в руки. Думала: разобьётся. Потом приложила к груди — и всё вокруг исчезло. Боль, страх, стыд, прошлое — всё ушло. Осталась только эта тёплая, живая, доверяющая ей девочка.

Назвали Соней.

Прошло два года. Юлька уже не та, что раньше. Теперь она не только хозяйка дома. Она — мама. Она — любимая женщина. Она — человек, который смог пройти через боль, одиночество, предательство — и не озлобиться.

Соня бегает по двору, цепляется за кота, рвёт ромашки. У неё светлые волосы, как у Юльки в детстве. Иногда Юлька смотрит на неё и думает: сейчас бы тебя — в ту зиму, в то молчание, в то безразличие. Ты бы всё изменила.

Но она больше не живёт в прошлом. Теперь — только здесь. В этом доме, где пахнет пирогами. В этом дворе, где по утрам поют птицы. С этим человеком, который не задаёт глупых вопросов, не требует, не оценивает.

А когда в селе снова пошли разговоры — мол, она теперь другая, высоко нос держит — Юлька только усмехнулась. Ей больше не надо оправдываться. Она знает себе цену.

Глава новая: Школа, уроки, мама

Соня пошла в школу в шесть лет — она была раноразвитая, любила книжки, быстро научилась читать. Юлька хранила в коробке её первые каракули, первые «мама» на бумаге, первые открытки, сделанные из цветной бумаги и клея. Каждую осень Юлька чувствовала в груди щемящее счастье, когда заплетала ей косички, завязывала белые банты, готовила завтрак и махала рукой из калитки.

Школа была та же — старая, деревянная, с облупившейся краской и скрипучими лестницами. Те же учителя, что когда-то смотрели на саму Юльку с осуждением. Но теперь никто не смел сказать плохого слова. Потому что Юлька изменилась. Потому что она сама стала другим человеком.

Соня училась хорошо. С ней никто не дразнился, не издевался. Она была добрая, но могла и постоять за себя. Унаследовала от отца терпение и силу, а от матери — осторожность и умение читать между строк.

Юлька ходила на родительские собрания, приносила пироги для учительниц, помогала собирать макулатуру, как в своё время её мама — только теперь это не казалось обязаловкой, это было выбором. Быть рядом. Быть полезной. Быть матерью.

Иногда по вечерам Соня задавала трудные вопросы:

— Мам, а почему у нас нет дедушки и бабушки?

Юлька молчала.

— Ну они же есть… Просто мы с ними не общаемся?

Она кивала.

— А почему?

— Потому что иногда людям нужно расстаться, чтобы сохранить в себе свет. Ты поймёшь, когда вырастешь.

Соня задумывалась, потом шла рисовать. У неё получались яркие, как огонь, картинки — дома с высокими крышами, люди, держащиеся за руки, собаки, улыбающиеся на весь лист.

Возвращение

Прошло восемь лет. Соня училась в седьмом классе, Митька по-прежнему работал на пилораме, а Юлька… она пошла учиться. Да-да, в тридцать пять лет она поступила в вечернюю школу, а потом — на заочное отделение педагогического колледжа. Хотела стать воспитательницей.

— С ума сошла? — спросил Митька, но не осуждающе, а просто удивлённо.

— Я хочу. Я должна. Я могу, — ответила Юлька.

И пошла.

Она сидела с девчонками, которые были моложе её на пятнадцать лет. Смеялась, писала конспекты, сдавала зачёты. И ни разу не пожалела.

А потом пришла в село в качестве воспитательницы в детском саду. Устроилась работать. Начинала с помощницы, потом стала вести группы. Её любили дети, уважали коллеги. К ней шли советоваться. Потому что она знала, как говорить с детьми, которых дома не слушают. Как смотреть в глаза тем, кого жизнь прижала к полу. Как не осуждать, а понимать.

Последняя встреча

Однажды в её калитку постучали. Она вышла — и увидела мать. Старая, худая, глаза ввалились. Больше не кричала, не обвиняла. Просто стояла.

— Здравствуй, Юля, — тихо сказала.

Юлька не ответила сразу. Смотрела. Внутри всё перемешалось: и обида, и злость, и что-то похожее на жалость.

— Ты чего пришла?

— Хочу увидеть Соню.

Юлька колебалась. Потом кивнула. Соня вышла, посмотрела на бабушку и подошла.

— Я Соня. А вы — мама моей мамы?

Та только кивнула.

Соня улыбнулась и обняла её.

Юлька отвернулась, чтоб не видеть, как по лицу её матери катится слеза.

— Заходи, — сказала она. — Чай попьём.

Это не было прощением. Это было решением. Тихим, взрослым, внутренне зрелым решением.

Финал

На следующий год Соня выиграла конкурс чтецов и поехала в район. Юлька сидела в зале, держала фотоаппарат. Митька стоял у стены, улыбался. Рядом сидела мать, в платке, тихая и благодарная за каждую минуту.

Соня читала стихотворение о матери. Голос её дрожал, но она держалась. В зале было тихо. Словно все затаили дыхание.

Когда всё закончилось, Юлька подошла к ней, обняла и сказала:

— Я тобой горжусь.

А потом добавила — уже себе:

— И собой тоже.

Потому что прошла путь — от девочки, которую сломали, до женщины, которая собрала себя заново. Которая родила любовь из пустоты. Которая научилась не только выживать — но жить.